Как вредим себе мы сами, враг вредить нам не решится...
Внезапно... Взято с зелёного форума.
- Вряд ли такое время настанет, - Абвениарх был беспощаден, - но теперь и впрямь пора похоронить своих мертвых. Эрнани Ракан, я всю жизнь служил не Абвениям, которые ушли и никто не знает, вернуться ли. Я служил и служу Золотой Анаксии. То, что я скажу тебе, я хотел сказать Эридани, и надеялся, что он поймет. Но то, что для анакса, владеющего Силой, было одной из возможных троп для тебя становится единственной.
Ты должен отказаться от Силы Раканов и веры в Абвениев, ты должен оставить Гальтары с их призраками и построить новую державу, которая держится не на оставшейся в наследство магии, а на разуме, мече и золоте.
- Как я могу отказаться от того, чего у меня нет? – юный анакс казался потрясенным, - И как ты, именно ты можешь говорить о перемене веры?
- Тебе нет и семнадцати. Когда тебе будет шестьдесят шесть, ты перестанешь удивляться. Ты отречешься от силы Раканов именно потому, что ты ей не владеешь. Все, ты слышишь. ВСЕ должны знать, что Эрнани Ракан может вызвать Зверя, может повелевать стихиями и видеть будущее, но не желает. Но если его загонят в угол, он нанесет удар, причем такой, от которого не оправиться.
Пережитый Гальтарами ужас возродил веру в Изначальных Тварей и силу Раканов. Ринальди разбудил чудовищ, Эридани загнал обратно.
- Я – плохой лжец. Чем я объясню нежелание жить по старым законам? Ведь есть праздники, обычаи, когда анакс…
- Именно поэтому ты перестанешь быть анаксом, а назовешься иначе. Кесарем, императором, вазилевсом… Красивых слов много. А использовать Силу тебе помешает новая вера. Тебе придется стать эсператистом. Бесноватые называют Абвениев демонами. Неудивительно, что ты, уверовав, не захочешь припадать к источнику Зла.
- Эсператисты?! – перед глазами Диамни всплыл покрытый коростой безумец, набросившийся на Ринальди, хотя… хотя крики о зле могли относиться к Беатрисе. Неужели эсператист что-то почуял?
- Мастер Коро не любит эсператистов? – поднял бровь Абвениарх, - поверьте, я их тоже не люблю, по крайней мере теперешних. Но я отправлю к ним семерых очень разумных молодых людей, снабдив их кое-какими тайнами, разумеется, каждый узнает лишь что-то одно.
Через несколько лет вы не узнаете эсператистов, а про вас, анакс, я распущу слухи, что вы так потрясены мощью открывшейся вам силы, что поклялись не пускать ее в ход без крайней на то необходимости. Потом слухи станут более определенными, начнут шептаться, что вы тайный эсператист…
- Поступай, как считаешь нужным, - голос Эрнани звучал безжизненно и устало, - ты прав. Не знаю, чтоб я сделал, будь у меня сила. Может и впрямь нее отказался…
- Тебе следует отдохнуть, - твердо сказал Богопомнящий, - анакс должен заботиться о своем теле.
- Я отдохну, - все так же безжизненно и ровно пообещал Эрнани.
Абвениарх поднялся и вышел. Стук двери, голоса стражников, шелест листьев за окном…
Эпилог.
«У жизни со смертью
Еще не закончены счеты свои…» Б.Окуджава
Мастер Диамни Коро умирал. Чтобы больного не тревожил топот подкованных гвоздями сапог, под окнами комнат, которые занимал мастер, постелили солому. Под дверями спальни толпились ученики, кто с искренней, кто с нарочитой тревогой вглядывавшиеся в лица серьезных и молчаливых лекарей. Каждые два часа прибегали посыльные от императора, а к вечеру повелитель Кэртианы пришел сам. Вместе с Эсперадором Танкредом, еще не старым, но совершенно седым мужчиной со светло-голубыми пронзительными глазами.
Император вошел в дом, многочисленная свита осталась под дверью. Сначала придворные с подобающим случаю скорбным выражением стояли неподвижно, потом стали переминаться с ноги на ногу, перешептываться, а наиболее смелые рискнули прислониться к стене. Время шло, а владыки Золотой Империи все не было.
Когда рыжее вечернее солнце утонуло в водах Данара, и над Кабитэлой сгустились сумерки, появился Эсперадор и торопливо проследовал на вечернюю молитву. Император остался с умирающим. Это была неслыханная честь!
Смелый, жесткий, подчас жестокий, Анэсти железной рукой претворял в жизнь начатое императором Эрнани. То, что он ценил мастера Коро, знали все, но никто не мог предположить, что император, мало напоминающий своего болезненного, хоть и сильного духом отца, так отличит умирающего старика.
К полуночи Анэсти вышел, бросив вскочившим слугам и лекарям, что больной заснул и не стоит его тревожить. Свитские шепотом передавали друг другу, что никогда не видели, чтобы глаза порфироносного столь сильно блестели.
Около часа ночи больной пришел в себя и потребовал, чтоб его отнесли на верхний этаж, где была его мастерская и оставили в покое. Слуги и лекарь не посмели спорить с любимцем императора. По требованию мастера зажгли множество свечей и раздвинули плотную ткань, закрывавшую огромную картину, над которой Коро работал с того самого дня, как вошел в отведенные ему комнаты в новом императорском дворце.
Само творение видели лишь избранные, взгляду остальных представал лишь серый, измазанный красками занавес, поднимать который строжайше запрещалось. Слугам хотелось рассмотреть таинственную картину, но они, повинуясь приказу, торопливо попрощались и ушли. Старый художник остался один на один со своим детищем.
Сидя в высоком резном кресле, спинку которого украшала вереница идущих леопардов, Диамни Коро смотрел на то, что более сорока лет составляло смысл его жизни. Ученик великого Сольеги не знал, с чего ему пришел в голову именно этот сюжет, но он не давал художнику покоя ни днем, ни ночью. И вот на специально вытканном холсте возникли невиданные в Кэртиане чертоги.
Огромные окна выходили на закат. За длинными, богато убранными столами пировали мужчины и женщины, и все они были неправдоподобно, нечеловечески хороши. На одетых в черное и алое мужчинах были странные доспехи, женщин обвивали тончайшие шелка самых изысканных и нежных расцветок, а на точеных шеях и прекрасных руках переливались странные золотисто-алые и лиловые камни.
Нарисованные фигуры казались живыми, сильными, наделенными чем-то, что смертным постичь не дано. Они дорожили каждым мигом веселья, потому что помнили о войне, на которую им предстояло вернуться.
Картина казалось завершенной, но мастера она не устраивала. Ему никак не давался левый угол. Там за столом сидел светловолосый воин, единственный, кто не пил и не смеялся. Окружающее веселье его тяготило, хотя он вряд ли мог объяснить, почему. И еще меньше Диамни Коро мог объяснить, почему нарисовал Ринальди Ракана таким. Когда мастер начинал свой «Пир», он хотел, чтоб погибший эпиарх был счастлив хотя бы на картине, но названный брат вновь проявил строптивость. Он не желал ни смеяться, ни пить, ни обнимать роскошных красавец.
На плече Ринальди лежала рука рыжекудрой женщины в огненных шелках, лишь слегка прикрывающих белоснежную грудь, но изумрудный взгляд сгинувшего эпиарха был устремлен куда-то вдаль. О чем он думал? Чего хотел? И чего хочет он, Диамни Коро?
Художник вздохнул и чуть не вскрикнул от пронзившей грудь и спину боли. Ерунда, он должен понять, чего не хватает. Все, кто видел «Пир Вечных», в один голос утверждали, что ничего более совершенного из-под руки мастера не выходило. Эсперадор и тот, хоть и полагал правильным скрыть картину от паствы, назвал ее величайшим созданием человеческого гения; и лишь Диамни был недоволен, потому и потребовал принести себя в мастерскую. Жизнь кончалась, и мастер Коро не мог уйти, не завершив своей главной работы.
За окном синело ночное небо, похожее и не похожее на небо покинутых Гальтар, падали звезды, звенели цикады, созревали яблоки, над полянами маттиолы кружили ночные бабочки. Этот мир был прекрасен, Коро не хотел его оставлять, но он и так прожил очень, очень долго. Все, среди чего он рос, чем жил, во что верил, исчезло. Он умирал в другой стране, в другом городе, в другой вере, пережив всех, кого знал в юности. У него оставались лишь память и картина. Что же все-таки там должно быть? Во имя ныне забытых Абвениев, что?!
Пламя? Влетевшая в окно птица? Статуя? Еще одно окно, сквозь которое виден водопад? Нет, не то! Мастер пробовал и огни, и цветы, и фигуры, но они только мешали! Оставить как есть?…
Диамни напряженно смотрел на картину и не видел, как столб лунного света задрожал и изогнулся, постепенно принимая очертания высокой, но хрупкой человеческой фигуры. Легкая и неуловимая, она постепенно облекалась плотью. Стали различимы иссиня-черные косы, нежный, крупный рот, огромные синие глаза под темными дугами бровей, тонкие руки с длинными пальцами, и все равно женщина казалась недоступной и далекой, словно отражение в старом, мутном зеркале или ночном окне.
Диамни не видел странной гостьи, но ее двойник медленно и неотвратимо проступал на картине - легкая тень, отражение на серебристом зеркальном камне. Это было то, чего он так долго искал! Женщина-фреска, женщина-призрак, женщина-память, которой нет и не может быть в этом исполненном чувственного ликованья зале, и которая, тем не менее, существует. В сердце Ринальди Ракана, друга и брата Диамни Коро, сгинувшего в гальтарских подземельях более полувека назад!
На мгновенье старому художнику стало жаль придуманную им рыжую женщину, такую красивую и такую ненужную. Она льнет к Ринальди, а он принадлежит другой, неуловимой и зыбкой, с тревожными синими глазами. Он принадлежит своему миру и себе самому и рано или поздно отыщет дорогу к дому, даже если придется пройти через ад и вернуться на кладбище. Именно поэтому Рино жив, единственный из всех собравшихся в этих залитых закатным пламенем чертогах. Он жив, потому что не обрел покоя, не забыл о том, что такое боль, не избыл тоски по несбывшемуся.
Художнику казалось, что он спит и видит сон, в котором нашел то, что так долго и мучительно искал. Больше всего Диамни боялся, что умрет, не проснувшись, или забудет о своем видении. Мастер не отрывал взгляда от картины, а женщина-отражение была уже совсем рядом. Какое-то время синеглазая незнакомка молча стояла за креслом Диамни, затем светящаяся полупрозрачная рука нежно коснулись волос художника, женщина нагнулась, поцеловала его в лоб и исчезла. Осталось лишь изображение на картине, перед которой сидел мертвый мастер.
Работа была завершена - Диамни Коро был свободен.
- Вряд ли такое время настанет, - Абвениарх был беспощаден, - но теперь и впрямь пора похоронить своих мертвых. Эрнани Ракан, я всю жизнь служил не Абвениям, которые ушли и никто не знает, вернуться ли. Я служил и служу Золотой Анаксии. То, что я скажу тебе, я хотел сказать Эридани, и надеялся, что он поймет. Но то, что для анакса, владеющего Силой, было одной из возможных троп для тебя становится единственной.
Ты должен отказаться от Силы Раканов и веры в Абвениев, ты должен оставить Гальтары с их призраками и построить новую державу, которая держится не на оставшейся в наследство магии, а на разуме, мече и золоте.
- Как я могу отказаться от того, чего у меня нет? – юный анакс казался потрясенным, - И как ты, именно ты можешь говорить о перемене веры?
- Тебе нет и семнадцати. Когда тебе будет шестьдесят шесть, ты перестанешь удивляться. Ты отречешься от силы Раканов именно потому, что ты ей не владеешь. Все, ты слышишь. ВСЕ должны знать, что Эрнани Ракан может вызвать Зверя, может повелевать стихиями и видеть будущее, но не желает. Но если его загонят в угол, он нанесет удар, причем такой, от которого не оправиться.
Пережитый Гальтарами ужас возродил веру в Изначальных Тварей и силу Раканов. Ринальди разбудил чудовищ, Эридани загнал обратно.
- Я – плохой лжец. Чем я объясню нежелание жить по старым законам? Ведь есть праздники, обычаи, когда анакс…
- Именно поэтому ты перестанешь быть анаксом, а назовешься иначе. Кесарем, императором, вазилевсом… Красивых слов много. А использовать Силу тебе помешает новая вера. Тебе придется стать эсператистом. Бесноватые называют Абвениев демонами. Неудивительно, что ты, уверовав, не захочешь припадать к источнику Зла.
- Эсператисты?! – перед глазами Диамни всплыл покрытый коростой безумец, набросившийся на Ринальди, хотя… хотя крики о зле могли относиться к Беатрисе. Неужели эсператист что-то почуял?
- Мастер Коро не любит эсператистов? – поднял бровь Абвениарх, - поверьте, я их тоже не люблю, по крайней мере теперешних. Но я отправлю к ним семерых очень разумных молодых людей, снабдив их кое-какими тайнами, разумеется, каждый узнает лишь что-то одно.
Через несколько лет вы не узнаете эсператистов, а про вас, анакс, я распущу слухи, что вы так потрясены мощью открывшейся вам силы, что поклялись не пускать ее в ход без крайней на то необходимости. Потом слухи станут более определенными, начнут шептаться, что вы тайный эсператист…
- Поступай, как считаешь нужным, - голос Эрнани звучал безжизненно и устало, - ты прав. Не знаю, чтоб я сделал, будь у меня сила. Может и впрямь нее отказался…
- Тебе следует отдохнуть, - твердо сказал Богопомнящий, - анакс должен заботиться о своем теле.
- Я отдохну, - все так же безжизненно и ровно пообещал Эрнани.
Абвениарх поднялся и вышел. Стук двери, голоса стражников, шелест листьев за окном…
Эпилог.
«У жизни со смертью
Еще не закончены счеты свои…» Б.Окуджава
Мастер Диамни Коро умирал. Чтобы больного не тревожил топот подкованных гвоздями сапог, под окнами комнат, которые занимал мастер, постелили солому. Под дверями спальни толпились ученики, кто с искренней, кто с нарочитой тревогой вглядывавшиеся в лица серьезных и молчаливых лекарей. Каждые два часа прибегали посыльные от императора, а к вечеру повелитель Кэртианы пришел сам. Вместе с Эсперадором Танкредом, еще не старым, но совершенно седым мужчиной со светло-голубыми пронзительными глазами.
Император вошел в дом, многочисленная свита осталась под дверью. Сначала придворные с подобающим случаю скорбным выражением стояли неподвижно, потом стали переминаться с ноги на ногу, перешептываться, а наиболее смелые рискнули прислониться к стене. Время шло, а владыки Золотой Империи все не было.
Когда рыжее вечернее солнце утонуло в водах Данара, и над Кабитэлой сгустились сумерки, появился Эсперадор и торопливо проследовал на вечернюю молитву. Император остался с умирающим. Это была неслыханная честь!
Смелый, жесткий, подчас жестокий, Анэсти железной рукой претворял в жизнь начатое императором Эрнани. То, что он ценил мастера Коро, знали все, но никто не мог предположить, что император, мало напоминающий своего болезненного, хоть и сильного духом отца, так отличит умирающего старика.
К полуночи Анэсти вышел, бросив вскочившим слугам и лекарям, что больной заснул и не стоит его тревожить. Свитские шепотом передавали друг другу, что никогда не видели, чтобы глаза порфироносного столь сильно блестели.
Около часа ночи больной пришел в себя и потребовал, чтоб его отнесли на верхний этаж, где была его мастерская и оставили в покое. Слуги и лекарь не посмели спорить с любимцем императора. По требованию мастера зажгли множество свечей и раздвинули плотную ткань, закрывавшую огромную картину, над которой Коро работал с того самого дня, как вошел в отведенные ему комнаты в новом императорском дворце.
Само творение видели лишь избранные, взгляду остальных представал лишь серый, измазанный красками занавес, поднимать который строжайше запрещалось. Слугам хотелось рассмотреть таинственную картину, но они, повинуясь приказу, торопливо попрощались и ушли. Старый художник остался один на один со своим детищем.
Сидя в высоком резном кресле, спинку которого украшала вереница идущих леопардов, Диамни Коро смотрел на то, что более сорока лет составляло смысл его жизни. Ученик великого Сольеги не знал, с чего ему пришел в голову именно этот сюжет, но он не давал художнику покоя ни днем, ни ночью. И вот на специально вытканном холсте возникли невиданные в Кэртиане чертоги.
Огромные окна выходили на закат. За длинными, богато убранными столами пировали мужчины и женщины, и все они были неправдоподобно, нечеловечески хороши. На одетых в черное и алое мужчинах были странные доспехи, женщин обвивали тончайшие шелка самых изысканных и нежных расцветок, а на точеных шеях и прекрасных руках переливались странные золотисто-алые и лиловые камни.
Нарисованные фигуры казались живыми, сильными, наделенными чем-то, что смертным постичь не дано. Они дорожили каждым мигом веселья, потому что помнили о войне, на которую им предстояло вернуться.
Картина казалось завершенной, но мастера она не устраивала. Ему никак не давался левый угол. Там за столом сидел светловолосый воин, единственный, кто не пил и не смеялся. Окружающее веселье его тяготило, хотя он вряд ли мог объяснить, почему. И еще меньше Диамни Коро мог объяснить, почему нарисовал Ринальди Ракана таким. Когда мастер начинал свой «Пир», он хотел, чтоб погибший эпиарх был счастлив хотя бы на картине, но названный брат вновь проявил строптивость. Он не желал ни смеяться, ни пить, ни обнимать роскошных красавец.
На плече Ринальди лежала рука рыжекудрой женщины в огненных шелках, лишь слегка прикрывающих белоснежную грудь, но изумрудный взгляд сгинувшего эпиарха был устремлен куда-то вдаль. О чем он думал? Чего хотел? И чего хочет он, Диамни Коро?
Художник вздохнул и чуть не вскрикнул от пронзившей грудь и спину боли. Ерунда, он должен понять, чего не хватает. Все, кто видел «Пир Вечных», в один голос утверждали, что ничего более совершенного из-под руки мастера не выходило. Эсперадор и тот, хоть и полагал правильным скрыть картину от паствы, назвал ее величайшим созданием человеческого гения; и лишь Диамни был недоволен, потому и потребовал принести себя в мастерскую. Жизнь кончалась, и мастер Коро не мог уйти, не завершив своей главной работы.
За окном синело ночное небо, похожее и не похожее на небо покинутых Гальтар, падали звезды, звенели цикады, созревали яблоки, над полянами маттиолы кружили ночные бабочки. Этот мир был прекрасен, Коро не хотел его оставлять, но он и так прожил очень, очень долго. Все, среди чего он рос, чем жил, во что верил, исчезло. Он умирал в другой стране, в другом городе, в другой вере, пережив всех, кого знал в юности. У него оставались лишь память и картина. Что же все-таки там должно быть? Во имя ныне забытых Абвениев, что?!
Пламя? Влетевшая в окно птица? Статуя? Еще одно окно, сквозь которое виден водопад? Нет, не то! Мастер пробовал и огни, и цветы, и фигуры, но они только мешали! Оставить как есть?…
Диамни напряженно смотрел на картину и не видел, как столб лунного света задрожал и изогнулся, постепенно принимая очертания высокой, но хрупкой человеческой фигуры. Легкая и неуловимая, она постепенно облекалась плотью. Стали различимы иссиня-черные косы, нежный, крупный рот, огромные синие глаза под темными дугами бровей, тонкие руки с длинными пальцами, и все равно женщина казалась недоступной и далекой, словно отражение в старом, мутном зеркале или ночном окне.
Диамни не видел странной гостьи, но ее двойник медленно и неотвратимо проступал на картине - легкая тень, отражение на серебристом зеркальном камне. Это было то, чего он так долго искал! Женщина-фреска, женщина-призрак, женщина-память, которой нет и не может быть в этом исполненном чувственного ликованья зале, и которая, тем не менее, существует. В сердце Ринальди Ракана, друга и брата Диамни Коро, сгинувшего в гальтарских подземельях более полувека назад!
На мгновенье старому художнику стало жаль придуманную им рыжую женщину, такую красивую и такую ненужную. Она льнет к Ринальди, а он принадлежит другой, неуловимой и зыбкой, с тревожными синими глазами. Он принадлежит своему миру и себе самому и рано или поздно отыщет дорогу к дому, даже если придется пройти через ад и вернуться на кладбище. Именно поэтому Рино жив, единственный из всех собравшихся в этих залитых закатным пламенем чертогах. Он жив, потому что не обрел покоя, не забыл о том, что такое боль, не избыл тоски по несбывшемуся.
Художнику казалось, что он спит и видит сон, в котором нашел то, что так долго и мучительно искал. Больше всего Диамни боялся, что умрет, не проснувшись, или забудет о своем видении. Мастер не отрывал взгляда от картины, а женщина-отражение была уже совсем рядом. Какое-то время синеглазая незнакомка молча стояла за креслом Диамни, затем светящаяся полупрозрачная рука нежно коснулись волос художника, женщина нагнулась, поцеловала его в лоб и исчезла. Осталось лишь изображение на картине, перед которой сидел мертвый мастер.
Работа была завершена - Диамни Коро был свободен.
и само собой - ГИрке-ур-ПрИддхен –ур-ГабенхАфт ШтЕфан –ФердинАнд 
)